Большинство статей закона относились на самом деле к труду детей (до 14 лет), молодых девушек (14-18 лет) и женщин. Он запрещал наём  этих категорий тружеников, когда существовала вероятность, что условия труда причинят непоправимый вред здоровью. Наём мальчиков до 12-и лет и девочек до 14 вообще был запрещён. Для детей, молодых девушек и женщин максимальный рабочий день ограничивался 10 часами, а неделя -- 60 часами, хотя в некоторых случаях исключения допускались. Этим же категориям закон установил часовой перерыв на обед в отдельном от производства помещении. Им также было запрещено чистить оборудование, когда оно было в действии. Для всех трудящихся закон обязывал работодателей “содержать завод  так, чтобы работающий там человек не был в опасности и чтобы не причинялся непоправимый вред его здоровью”. Закон установил минимальные нормы чистоты, вентиляции, плотности рабочей силы, и пожарной опасности. Оборудование должно было ограждаться “по мере практической возможности”. Наконец, закон предусматривал назначение всего одного фабричного инспектора, уполномоченного принимать необходимые меры  для его исполнения.

 

Работодатели в конце концов примирились с принятием закона. Но это во многом объясняется их уверенностью, что абсолютную власть на предприятиях, которую закон в принципе у них отнимал, правительство им вернет при исполнении закона. Одно то, что закон предусматривал всего лишь одного инспектора на всю провинцию Онтарио (центр канадской промышленности), уже достаточно красноречиво говорило о степени намерений правительства исполнять закон. И хотя с течением лет число инспекторов постепенно увеличивалось и новые нормы были введены, закон никогда не был обеспечен достаточными ресурсами для его эффективного исполнения. К тому же, почти исключительным методом инспекторов было убеждение, а не принуждение. Штрафы были весьма скромными, судебные преследования крайне редкими, и к ним прибегали исключительно в случаях детского труда.

 

Эта практика оправдывалась царящей буржуазной идеологией, согласно которой работодатели считались в основном социально ответственными и поэтому доступными воздействию убеждения и просвещения. Зато небрежность трудящихся считалась главной причиной аварий. Краеугольным камнем этой идеологии, которая до сих пор усиленно пропагандируется, была идея общности интересов работодателей и трудящихся в деле охраны труда, т.е. идея, что в интересах работодателей охранять здоровье трудящихся. В то же время эта идеология утверждала, что какая-то мера риска неизбежна при производстве, что “нормальные риски” нельзя устранять, в том числе тенденцию к интенсификации труда. Эти риски считались “нормальными”, т.е. объективными, а не социально определёнными, не последствием безудержной гонки буржуазии за прибылью. В свете этой идеологии инспектора рассматривались скорее как буферы или посредники, умеряющие классовые конфликты, а не как исполнители законов в пользу трудящихся.

 

Поскольку, по этой идеологии, интересы трудящихся и работодателей совпадали, не усматривалось никакой надобности в активной роли трудящихся. Сами трудящиеся не имели права обследовать свои рабочие места. Они не имели права требовать информации от работодателей об опасностях на своих рабочих местах. Они не имели права высказать свое мнение и быть услышанными по отношению к этим опасностям. И конечно, они не имели права участвовать в решениях, касающихся их здоровья и безопасности. Даже в тех случаях, когда их жизнь была в непосредственной опасности.

 

Не было и определённого права отказаться от опасной работы. Если трудящийся все-таки отказывался, начальство его наказывало. Если на предприятии был профсоюз, он мог подать жалобу в защиту рабочего, который отказался. Может быть, через полгода арбитраж оправдал бы рабочего и снял бы с него наказание. Если не было профсоюза, трудящегося просто увольняли.

 

Стоит подчеркнуть, что все меры, принятые государством в этот период, касались почти исключительно производственных аварий, потому что профессиональные заболевания, как правило, развиваются медленно и не мешают ходу производства. Труднее доказать их связь с производством.

 

Если работодатели в этот период не жаловались на фабричные законы, то организации трудящихся постоянно осуждали их невыполнение и выражали свое недоверие инспекторам. Они считали работодателей, у которых происходили аварии, преступниками. Комментируя в 1911-ом году большое число аварий на железных дорогах, газета Съезда труда Канады писала:

 

«Не существует более криминальных корпораций, чем железные дороги, и они тратили миллионы на подкуп судей и законодателей, чтобы предотвратить принятие законов, которые принуждали бы их защищать и ограждать жизни и тела своих наёмных работников. Если бы была справедливость, многие президенты и руководители железных дорог сидели бы за решеткой. Но, видите ли, некоторые убийства - совершенно законные и респектабельные.»[8]

 

Статистика не позволяет с полной уверенностью судить об эффекте фабричных законов, принятых в этом периоде. Но есть хорошее основание полагать, что условия в 1914-ом году не были лучше, чем до принятия законов. По крайней мере, можно сказать, что условия не ухудшались настолько, насколько могли бы, если бы этих законов не было.

 

Главная победа трудящихся была на самом деле в области идеологии. Они заставили государство хотя бы на символическом уровне отойти от либеральной идеологии и в принципе признать необходимость общественного регулирования условий труда. Это перевело борьбу трудящихся на политическую почву, где соотношение сил было для них более выгодным. Фабричные законы, если и не практикой своего действия, то хотя бы самим фактом своего существования отрицали либеральную идеологию буржуазии и были первым шагом к признанию государством легитимности социальных прав трудящихся. Карл Маркс сказал по поводу десятичасового закона в Англии: «…билль о десятичасовом рабочем дне был не только важным практическим успехом, но и победой принципа; впервые политическая экономия буржуазии открыто капитулировала перед политической экономией рабочего класса».[9]       

 

Практическое влияние фабричных законов было скорее косвенным: они создали в юриспруденции основу для успешного взыскания с работодателей возмещения за ущерб от аварий. Иными словами, аварии стали стоить работодателям денег, несмотря на усилия адвокатов страховых компаний, к услугам которых работодатели прибегали, чтобы снижать эти затраты до минимума. Поэтому работодатели начали более положительно относиться к идее обязательного страхования от аварий за их счёт. Такой закон был принят в Онтарио в 1914 г.  Хотя рабочее движение боролось за этот закон главным образом в целях обеспечения семей пострадавших трудящихся вне зависимости от определения вины, оно в то же время понимало, что эта мера укрепит экономическую заинтересованность работодателей в уменьшении рисков и приведет к улучшению условий труда. Поскольку не удавалось победить на собственной идеологической почве, движение принуждено было играть по правилам буржуазии.